«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий
Позже, (я не заметил когда – не до этого тогда было), нашу батарею перевели в другое какое-то место. Скорее всего, это было сделано весной, а летом мы с Валиком были в парке на месте, где стояла наша батарея. Там были разбитые сосны и осколки немецких снарядов, которыми они стреляли через залив по нашей батарее. Осколки были размером в локоть, т. е. от кончиков пальцев до локтя моей руки того возраста. Сейчас я об этом пишу, не для того, чтобы сказать о величине осколков. Я пишу о нас, о том, что я посчитал нужным их замерить, чтобы кому-то когда-то о них рассказать. Вот и рассказываю.
С закрытием коммерческой торговли, люди стали искать дополнительные источники питания. Мы с Валиком перекапывали уже убранные совхозные картофельные поля в поисках оставшихся картофелин. И находили, занятие это мы превратили в игру, отмеряя найденные клубни какими-то единицами времени. Когда ходили за грибами мимо совхозного скотного двора, еще можно было выпросить кусочек жмыха, которым кормили скотину. Жмых – это твёрдые остатки масляных семян, из которых это масло выдавлено. Например, масло, выдавленное из какао бобов, это шоколад, а оставшийся жмых это какао. Так вот, вначале мы считали хорошим жмых, который оставался после отжима масла из очищенных от скорлупы, чуть поджаренных подсолнечных семян (семечек). Однако это лакомство быстро исчезло. Потом приемлемым стал жмых и со скорлупой, но он был опасен, его надо было старательно пережевывать, чтобы острые скорлупки не поранили пищевод. Вскоре и этот жмых стал лакомством, за ним и конопляный, и мы рады были и хлопковому жмыху.
У нас не было никаких запасов. Я не могу сказать почему. Я думаю, что надеялись на сносное снабжение Ленинграда. Я думаю, вернее я знаю, что денег не было. Мы с Валиком питались отменно, но жили от получки до получки. Всё же, я задним умом думаю, что если бы были немножко поумней, то пшена, перловки пока работали коммерческие магазины, запасти можно было. Про Майоровых говорили, что они запасли целый мешок отрубей.
Я помню, как поздней осенью мы съели последние картофелины, добытые нами при перекопке совхозных полей. Их было несколько штук: крупных, ровных, красных, шершавых. Их вымыли, не очищая, истерли на терке и сварили суп с картофельными клецками. Это было изумительно вкусно.
Пока писал, вспомнил ещё одну вкуснятину. Это были котлетки из конины: тверденькие с румяной корочкой. Таких вкусных котлеток не удавалось сделать ни моей бабушке, ни моей маме, ни моей жене за все послевоенное время. По этому поводу бабушка мне рассказала притчу.
Король поехал на охоту, увлекшись, оторвался от группы и заблудился. Долго плутал он по лесу, пока на него не наткнулся лесник. Лесник привел его к себе, накормил голодного короля гороховой кашей и вывел из леса на дорогу к замку. Для короля началась обычная королевская жизнь. Как обычно повара старались угодить королю и готовили блюда одно изысканнее другого. Король был доволен, но однажды вспомнил про вкусную гороховую кашу, которой его накормил лесник, и приказал приготовить такую же. Повара очень старались, но такой вкусной коши не получалось. Нашли и привели лесника. Встал лесник перед королем и сказал, а вот что он сказал королю, я забыл: то ли, что для того, чтобы еда была вкусной, есть надо, когда проголодаешься, то ли, что голодному человеку всякая еда вкусна.
О том, что война оказалась страшной, я (лично я) понял, когда почти одновременно пришли сообщения о падении Курска и о падении Орла. Два сообщения одно за другим. Я помню то ощущение грозности, которое испытал я тогда – полвека тому назад. Война стала не где-то там – далеко на западе, а здесь в центре страны – в гражданскую до Орла доходили белые.
Осенью стало ясно, что с дровами будут проблемы неразрешимые, и мужчины, которые еще были в силе, спилили большую березу в углу нашего двора. До этого посаженые березы пилили только в гражданскую войну и в период разрухи. Были теплые дни, и в своих комнатах еще не топили. Экономили дрова, искали общения и жались в предчувствии бед друг к другу. Дом собирался на общей кухне (т. е. у нас) и говорили, говорили. Говорили о том, что нормы на рабочую карточку такие большие, что даже не выкупишь – денег не хватит. В нашей семье рабочей карточки не было и пошли разговоры и советы, как и куда можно в городе устроиться мне на работу, кто в этом деле может мне помочь – дядя Вася, дядя Петя.
Говорили о том, что кто-то умер, наевшись хлопкового жмыха, от закупорки кишечника ватой, т. е. хлопковый жмых еще не был, безусловно, желанной едой. Из «исторических» разговоров на тему голода, который где-то маячил, но еще не наступил, я запомнил жуткий рассказ о голоде в 32-м году. Вот он.
Поехал один из города к брату в деревню. Он знал, что там голодают, и набрал из города колбасы, масла, хлеба, крупы разной, чтобы как-то помочь семье брата.
Приезжает, идет по деревне, а деревня пустая. Нет ни людей, ни скотины, ни собак. В то же время чувствует, что не вся деревня вымерла, – кто-то смотрит на него. Заходит в избу к брату, а тот сидит у стола. Жутко приезжему стало, спрашивает он, а где же жена, мать, дети. Брат откидывает одеяло, а там кости лежат. Вываливает гость на стол колбасу и всякие продукты, а хозяин не смотрит на продукты, будто бы уже не понимает, что это такое и начинает точить нож.
Понял все городской и бросился бежать, а деревенский за ним, да тут же у избы и свалился. Больше не виделись братья. Таким был рассказ.
Людьми овладевали суеверия, все стали верующими. Все стали верить снам. Я не помню значения снов, что-то было к смерти, что-то было к болезни, помню только, что сырое мясо во сне и сено – это плохо. Все сны старались расшифровать.
Сейчас вот пишу и думаю: народный фольклор не требует логики. Берется зацепка из жизни и сказывается, и получается сказка. Да какая впечатляющая – до сих пор помню. Народ инстинктивно, эмоционально готовился к голоду.
Рано наступила зима, уже в первых числах ноября начались морозы и выпал снег.
Прекратилась подача электричества, прекратил работу пригородный транспорт, нормы на продовольственные карточки стремительно покатились вниз и уже 20 ноября достигли минимума: 125 гр. хлеба для иждивенцев и детей.
Лебедевы и Майоровы перебрались в город на завод, чтобы получать рабочие карточки и не тратить сил на дорогу. Кузнецовы и семья дяди Васи, у которых дочери были продавцами, позже, по ледовой дороге, эвакуировались. Вымирали в первую очередь худощавые и те, кто плохо питался в мирное время. Старшую дочь Сухоруковых мобилизовали, а остальные вымерли, вымерла и семья уборщицы. Куда делись остальные, я не помню. Много погибло. Вымирали, все без исключения те, кто, не владея собой, съедал свой хлеб на неделю вперед. В магазинах постоянно кто-либо стоял и просил выдать хлеб вперед, ну а когда карточка кончалась – они умирали. В нашем доме, пока еще встречались и говорили, то говорили, что совхозный дом вымер целиком именно по этой причине. Разговор начался с того, что кто-то там, поднимаясь на второй этаж, на лестнице умер. Кто знает…. Умирали и прямо на улице, на ходу. Передвигается человек, падает на колени и откидывается навзничь – так с согнутыми коленями и застывает. Я раза два видел еще не убранные, замерзшие в таком положении тела.
Зимой каждое утро улицы Лахты
